«Но если право любить - показатель двуличности, Дай же мне тысячу лиц.» ©
Из сообщества инТИМная летопись соционических оргий.
Заявка: Почти все ТИМы, после войны собраться вместе «А где Гамлет?».
Никогда бы не подумала, что можно писать так...
Если нарушаю авторские права, удалю исполнения по первому же требованию.
Исполнение №1:
Все, что у них осталось – это старый парк у школы, из которой они ушли на войну детьми, а вернулись – стариками. Жуков теперь «государственный», при медалях. Но это его не радует. Молча набирается в тени липы, хрустя костяшками пальцев, сжимая в руке старый медальон. Есенин так и не простил его перед смертью. Гюго по-прежнему смеется, только шутки теперь натужные, и веселость – наигранная. Он сжимает руку Роба, который ослеп при том памятном штурме, и все рассказывает довоенные анекдоты, что никого не смешат. Дон, болезненно худой, больше не жестикулирует: левой руку пришлось ампутировать, а правой он нервно курит. Больно осознавать свою никчемность, и еще больнее – видеть мягкую улыбку Дюмы и усталые глаза, с которыми он варит бесконечные каши. Штирлиц, аккуратный, в дорогом костюме, то и дело посматривает на часы – Дост отказался приходить. Ему стыдно за их благополучие, стыдно смотреть в глаза людям, которые лишились всего, стыдно за собственное уютное счастье. А Джек вот наоборот, выставляет его напоказ, кичится даже, и никто, кроме Драйзера не знает, что часы взяты у друга на вечер, а в карманах, кроме вечных счетов, совершенно пусто. Притихший Гексли обнимает Бальзака с потухшими глазами: Нап погиб по злой иронии судьбы одним из первых, при бомбежке эшелона, не доехав до войны. Габен молча сидит рядом, готовый закрыть их собой от всех косых взглядов и насмешек: какая, к черты, разница, что у Гексли было с Напом? И что теперь с Балем? Все давно прощено и забыто, а за их счастье он будет воевать до последней капли крови.
- Один лишний… - Дюма растерянно вертит в руках стаканчик. – А где Гамлет?
- Убит при попытке побега – по официальной версии, - раздается глухой и насмешливый голос Макса. Дюма испуганно замолкает. Каждый знает, что это значит. Гексли вдруг, до боли прикусив губу, вскакивает и тянет Макса за рукав:
- У нас дома осталась довоенная еще бехеровка. И Баль… - не договорив, Гексли смущенно замолкает. Но Макс молчит. И смотрит на Бальзака со странной нежностью. А Габен вдруг думает, что они здесь лишние, и, ни говоря ни слова, уводит Гексли.
- Мне кажется, бехеровка им не нужна…
- Один лишний… - Дюма растерянно вертит в руках стаканчик. – А где Гамлет?
- Убит при попытке побега – по официальной версии, - раздается глухой и насмешливый голос Макса. Дюма испуганно замолкает. Каждый знает, что это значит. Гексли вдруг, до боли прикусив губу, вскакивает и тянет Макса за рукав:
- У нас дома осталась довоенная еще бехеровка. И Баль… - не договорив, Гексли смущенно замолкает. Но Макс молчит. И смотрит на Бальзака со странной нежностью. А Габен вдруг думает, что они здесь лишние, и, ни говоря ни слова, уводит Гексли.
- Мне кажется, бехеровка им не нужна…
Исполнение №2 (by Dein Preussen |Tsuki no Tireira|):
Не так давно отгремели последние взрывы, не так давно была подписана безоговорочная капитуляция. Война закончилась почти через 5 лет после своего начала. Все цвело, жило, воскресало... вот только мертвым уже не отринуть смерть и не вернуться к тем, кого ждут.
Как и до того проклятого 22 июня 1941 они все собрались в уже разбомбленной коммуналке, в которой жили когда-то раньше. Они приходили кто парами, а кто по одиночке. Проходили по старому коридорчику с обгорелыми бордово-золотистыми обоями в неприятную полоску, проводя руками по разбитым и изломанным дверям, которые когда-то расписывали замысловатыми узорами они сами или павшие ранее товарищи.
На кухне сидела очень поредевшая компания.
Первыми пришли Максимилиан Штирлиц и Теодор Драйзер - они оба были разведчиками и занимали не плохие посты среди нацистов. Один - штандартенфюрер СС, а второй - видный партийный деятель. Оба коренные немцы, но "засланные казачки". Оба готовы были положить жизнь за Родину, за СССР.
"Ариец" был с бутылкой крепкой русской водки. Буквально за день до взятия Берлина его жену Феодору, в девичестве - Достоевскую, поймали, пытали и расстреляли, подав на подписание приказ о казни только спустя час. Эта злосчастная бумажка так и лежала у него во внутреннем кармане пиджака. Драйзер сам чуть не погиб - его спас друг-инженер, англичанин - Джек, правда, он сам погиб через несколько дней. Немцы пили не чокаясь, не закусывая.
Следом пришёл ослепший инженер Дмитрий, которого вся компания литературных любителей называла Дон-Кихотом. Уж больно он походил на рыцаря печального образа, как и его старшая сестра, та самая Феодора. Его вела его супруга. Миловидная, чуть пухлая женщина, которую уже никто не помнил, как зовут - все называли её исключительно "Наш Дюма" - она зачитывалась произведениями француза, да и сама кропала по ночам в толстую тетрадку свой роман. Выпили и с ними. В этот раз закусывали пирожками с картошкой, капустой от Дюмки. Её братьев, которых тоже уже помнили только по кличкам, Гюго, опять за литературу, и Робеспьера, так его назвали за чистое сходство с политиком и политическую деятельность непосредственно, не ждали - они погибли в блокаде Ленинграда.
Потом пришёл Бальзак, который Евгений. Так его прозвали за чрезвычайную трудолюбе и то, что он, работая во Франции переводчиком при штабе союзников, жил в доме того самого плодовитого писателя. Он был контужен, глух на правое ухо, с рассечённым шрамом лицом. Но он по прежнему был всё так же пессимистичен, хотя и и смеялся уже немного больше. Выпили и с ним.
Жуков, нет, не тот самый полководец, а его немного дальний родственник, прийти не смог, как и его жена - Елена Есенина, родня тому самому Сергею Есенину.
Из обещавшихся явиться опаздывал только Горький. Но, вскоре, появился и сам Максим, жутко запыхавшийся и растрёпанный,чем вызвал бурчание со стороны немецкого тёзки о непунктуальности. Остальных ждать не имело смысла - никто больше не выжил. Сомнения терзали только по поводу....
- Макс, а где Гамлет? Где наша Лизочка?! Где наша главная драматическая дива? - тут же посыпались на него вопросы. Все очень хотели услышать, что она просто задерживается.
Горький же окинул всех загнанным взглядом и...и радостно улыбнулся:
- В больнице Лизка! Рожает!
Как и до того проклятого 22 июня 1941 они все собрались в уже разбомбленной коммуналке, в которой жили когда-то раньше. Они приходили кто парами, а кто по одиночке. Проходили по старому коридорчику с обгорелыми бордово-золотистыми обоями в неприятную полоску, проводя руками по разбитым и изломанным дверям, которые когда-то расписывали замысловатыми узорами они сами или павшие ранее товарищи.
На кухне сидела очень поредевшая компания.
Первыми пришли Максимилиан Штирлиц и Теодор Драйзер - они оба были разведчиками и занимали не плохие посты среди нацистов. Один - штандартенфюрер СС, а второй - видный партийный деятель. Оба коренные немцы, но "засланные казачки". Оба готовы были положить жизнь за Родину, за СССР.
"Ариец" был с бутылкой крепкой русской водки. Буквально за день до взятия Берлина его жену Феодору, в девичестве - Достоевскую, поймали, пытали и расстреляли, подав на подписание приказ о казни только спустя час. Эта злосчастная бумажка так и лежала у него во внутреннем кармане пиджака. Драйзер сам чуть не погиб - его спас друг-инженер, англичанин - Джек, правда, он сам погиб через несколько дней. Немцы пили не чокаясь, не закусывая.
Следом пришёл ослепший инженер Дмитрий, которого вся компания литературных любителей называла Дон-Кихотом. Уж больно он походил на рыцаря печального образа, как и его старшая сестра, та самая Феодора. Его вела его супруга. Миловидная, чуть пухлая женщина, которую уже никто не помнил, как зовут - все называли её исключительно "Наш Дюма" - она зачитывалась произведениями француза, да и сама кропала по ночам в толстую тетрадку свой роман. Выпили и с ними. В этот раз закусывали пирожками с картошкой, капустой от Дюмки. Её братьев, которых тоже уже помнили только по кличкам, Гюго, опять за литературу, и Робеспьера, так его назвали за чистое сходство с политиком и политическую деятельность непосредственно, не ждали - они погибли в блокаде Ленинграда.
Потом пришёл Бальзак, который Евгений. Так его прозвали за чрезвычайную трудолюбе и то, что он, работая во Франции переводчиком при штабе союзников, жил в доме того самого плодовитого писателя. Он был контужен, глух на правое ухо, с рассечённым шрамом лицом. Но он по прежнему был всё так же пессимистичен, хотя и и смеялся уже немного больше. Выпили и с ним.
Жуков, нет, не тот самый полководец, а его немного дальний родственник, прийти не смог, как и его жена - Елена Есенина, родня тому самому Сергею Есенину.
Из обещавшихся явиться опаздывал только Горький. Но, вскоре, появился и сам Максим, жутко запыхавшийся и растрёпанный,чем вызвал бурчание со стороны немецкого тёзки о непунктуальности. Остальных ждать не имело смысла - никто больше не выжил. Сомнения терзали только по поводу....
- Макс, а где Гамлет? Где наша Лизочка?! Где наша главная драматическая дива? - тут же посыпались на него вопросы. Все очень хотели услышать, что она просто задерживается.
Горький же окинул всех загнанным взглядом и...и радостно улыбнулся:
- В больнице Лизка! Рожает!
Взято отсюда.